« Этот малый мертв уже порядочно времени; с прошлой ночи, вероятно. Машина, видимо, его. Когда он висит вот так, вверх ногами, мне не видно, что же послужило причиной его смерти. Пистолет малого калибра, быть может? Умер совсем внезапно. Если здесь и были какие-нибудь интересные запахи, они уже давно выветрились. Жаль. Есть ли что-нибудь в этой комнате, что не будет через несколько минут зацапано фото-вспышками, моментальными снимками? Нет. Слишком поздно. Жаль. Все утратило свежесть. Кровь высохла, шампанское выдохлось, огонь погас, духи испарились, празднество окончено. Ничего не опрокинуто, ничего не помято. Никаких признаков спора, не говоря уже о драке. Здесь были двое; и один из них умер, а второй ушел. И снаружи машина. Почему снаружи машина? »
Когда минхер Фогель вернулся, несколько запыхавшись из опасения, что он что-нибудь пропустит — это было его первое убийство, и он очень старался припомнить все, чему выучился в спецшколе, — и обнаружил, что инспектор все еще стоит там, где он его оставил, жуя, — нет, хуже, посасывая — мятную лепешку, из него словно воздух выпустили. Мало того, ван дер Валк еще сильнее возмутил его, послав в ближайший автомат за новым тюбиком мятных лепешек. Если бы он знал, что его пошлют покупать сласти, как шестилетнего малыша для мамочки, он бы так не торопился.
«Любопытная комната, — думал ван дер Валк. — Кое-что в ней сразу же вызывает вопросы. Много было затрачено денег и усилий, чтобы сделать ее удобной и пригодной для жилья. Но она абсолютно не выглядит обжитой. Здесь жил богатый человек, но что он здесь делал? Почему он здесь жил?»
В комнате был открытый камин — прихоть богача в Голландии. Он был сделан из больших неотшлифованных камней, скрепленных известкой. И тут же. широкая каминная доска из дуба, грубо сработанная на вид. Большая старинная кочерга и каминные щипцы из кованого железа. Полуобгоревшие поленья, много золы. Возле камина старинные голландские часы Заанзе с медным рельефным циферблатом и гирями на цепях. Все это должно было создавать иллюзию сельского домика. Старая карта в раме. Толстые свечи в подсвечниках. Два тяжелых дубовых кресла. Комплект карт для игры в таро в рамках над каминной доской. Ковриком перед камином служила шкура белого медведя.
Это была большая длинная комната, разделенная одним из книжных шкафов красного дерева, застекленных с обеих сторон. Часть ее, примыкающая к двери, была обставлена по принципу полного контраста. Здесь мебель была современной и дорогой. Длинная, низкая и широкая. Кресла и диван-кровать, обитые красной кожей. Лампы с цилиндрическими абажурами из плетеной травы, кофейный столик. «Достаточно длинный, — подумал он угрюмо, — чтобы установить на нем гроб».
Японский поднос с шотландским виски, вермутом «Лиллей» и бутылкой перье. На длинной стене висела написанная яркими красками картина. Похоже на Брейт-нера, неужели это подлинник? Хотелось бы ему это знать. Бутылка шампанского лежала в ведерке для льда, два хрустальных бокала. Очень мало книг. Никаких признаков профессиональных занятий. Никаких признаков жены, — да и вообще женщины, если на то пошло.
На улице с шумом появились машины. Ворвался фотограф, будь он проклят!
— Хэлло! Что у нас тут? Любовное гнездышко?
— Возможно; я еще не был наверху.
— Его застрелила женщина?
— Жду, что скажет доктор.
Вспышка за вспышкой этого жесткого, ужасающего света; почерневшие лампочки бесшумно упали на ковер.
«Интересно, может ли это быть подлинный Брейт-нер?» — думал ван дер Валк. Он бегло оглядел верхнюю часть дома, но больше трупов не обнаружил.
У доктора не было никаких ложных чувств и очень мало сожалений.
— Сделали свои снимки, вы, Картье-Брессон, известный французский фотограф-художник? Тогда помогите мне. Возьмитесь-ка за него и переворачивайте. Достаточно окостенел. Поставьте его, как шезлонг, вот так. Теперь давайте посмотрим, ух ты!
В груди мужчины, посланный вверх, между ребер, либо с ужасающим везением, либо с ужасающей умелостью, торчал карманный нож с лезвием на пружине. Заколоть человека ножом не так легко, как это может показаться на первый взгляд.
— Н-н-у-у, — разочарованно протянул фотограф, — никакого тебе любовного гнездышка. Это не женщина сделала.
Ван дер Валк ничего не ответил.
— Сделайте мне один из этих снимков…
— Наверху ничего?
— Нет. Все чисто и прибрано. Как там дела у парней с пуховками?
— Много отпечатков. Женские — полагаю, что уборщицы; пальцы, которые чистят картошку. Мужские — вероятно, его. Никаких таинственных незнакомцев пока что… Можно его забрать, инспектор?
— Ловко, — сказал доктор с восхищением. — Немножко многовато крови, на наш деликатный вкус, но ловко! Может, просто очень удачный удар, но чертовски хорошо. В левый желудочек, снизу. С очень близкого расстояния, вот так. — Он с увлечением продемонстрировал на фотографе. У него были широкие, крепкие и поразительно чистые ногти; в его опытной руке даже пилочка для ногтей казалась грозной. — Умер от этого, вне всяких сомнений. Заключение завтра.
— Сложите в одно место все, что есть в его карманах, перед тем как заберете его.
Техническая бригада работала быстро. Они измеряли расстояния, высоту, углы; цифры записывались под монотонное бормотание. Им не за что зацепиться; все было слишком аккуратным, слишком прибранным, слишком новым. Никаких удобных пятен или мазков, ничего уроненного, сломанного, позабытого. Кто-то, может быть, мужчина, а может — могла это быть женщина? — посидел, выпил бокал шампанского на досуге, заколол ножом своего собеседника и спокойно ушел, не оставив следов. Если только не считать автомобиля, — был ли это умышленный след?
— Вы, — сказал он молодому Фогелю, который с таким же успехом мог заняться и чем-нибудь полезным, — распорядитесь насчет машины; они уже закончили с ней?
— Да, инспектор.
— Так пусть ее оттащат назад, чтобы завтра ребята из технической бригады занялись ею как следует. Ясно?
— Ясно, инспектор. Газетчики хотят вас видеть.
— Ладно, я займусь ими.
Он оглядел комнату. Они закончили, никто не побеспокоился прибрать. Перегоревшие лампочки все еще валялись на ковре, мебель перевернута; все покрыто вроде бы гипсовой пылью, обнаруживающей неожиданные следы и пятна. Комната выглядела так, будто ее бомбили; именно такими видел он комнаты, покинутые и печальные, припудренные пылью, тогда, когда уже замолкал вой сирен. Санитарная машина с трупом исчезла; врач давно ушел. Он поежился, было холодно.
Завидев его, репортеры воспрянули духом; они уже стали было терять терпение. Последовал взрыв вульгарных шуток и ребяческих реплик. Ван дер Валка знали; обычно с ним было занятно.
— Рассказывайте, инспектор; ну, будьте же славным парнем. Давайте нам всю грязь!
— У меня для вас немного, ребята. Можете изобретать все, что душе угодно.
— Кто этот старикан?
— Не имеем ни малейшего представления. Похоже, что он здесь жил.
— Ну и некомпетентна же эта полиция! Давайте, давайте, ван дер Валк, вы ведь можете и получше себя проявить!
— Можете получить фотографии. Машину видели?
— Видели, — счастливыми голосами.
— Ладно. Это — мужчина, и его ударили ножом. Все. Может быть, завтра мы узнаем, кто он и чем занимался.
— Он знал, кто его убил? Мужчина или женщина? Была ли драка? Грабеж? Да не скупитесь же!
— Никакого грабежа. Мог быть мужчина, могла быть и женщина. Во всяком случае, он знал кто. Никакой борьбы. И это до завтра все. — Последовали разочарованные стоны. — Бросьте, — усмехнулся он. — Вы получили великолепный красочный мазок. Когда в вашем распоряжении будут факты, вы разочаруетесь. Факты — вещь скучная. Читателям они, во всяком случае, не нужны; им подавай догадки, сплетни и, если возможно, секс. Да и вообще это все, на что способна ваша братия.
— Никакого секса?
— Нет. И сплетен тоже.
— Ну, уж грязь-то какая-нибудь наверняка есть. Неужели не было оргии?
— Увы! Не было.
— А как насчет шампанского?
— Можете получить шампанское. Если вы сумеете превратить наполовину пустую бутылку «Мумма» в оргию, то вы заслуживаете тех читателей, которых имеете. До завтра у меня на работе, детки.
С этим они ушли. « Полиция теряется в догадках. Таинственный труп не опознан. Чьим был второй бокал?» Он сам мог написать за них всю эту халтуру.
Фогель появился снова, горя желанием быть полезным.
Ван дер Валк подавил раздражение.
— Могу я что-нибудь сделать, инспектор?
— Да. Отправляйтесь домой и спокойно все обдумайте. Когда совершенно успокоитесь, запишите все, что произвело на вас впечатление. Любое, что заметили, или чего не понимаете. Никаких теорий, только факты. Материальные предметы. Это — ценно; утром вы мне это отдадите. — Лицо юноши выражало сомнение; он не был уверен, что должен принять это всерьез. — Вам известно классическое определение поэзии?